"Идолопоклонство – это акт приписывания абсолютной ценности чему-то относительному... Это поклонение вещи, человеку или коллективу, как если бы это был Бог".
Симона Вейль ("Тяжесть и благодать", 1947)
Идолология есть организованная государством система поклонения искусственно созданным идолам – лидерам, мифам или символам, которая призвана подавлять разум, духовность и самостоятельность индивидуума. Идолология конституирует режим, вытеснивший разум и духовность ради подчинения ложным богам (идолам), что оказалось весьма органичным для России, поставившей и реализующей ложные (и в основном кровожадные) цели общественного развития, что теологически нарушает иудео-христианский запрет на идолопоклонство. Например, Каббала описывает идолов как "сосуды", лишенные божественного света, с "устами, но не говорящими" (Тегилим 115:4-6), также и идолология не сообщает и не несет для человека ничего поистине ценного, но использует государственное насилие для интернализации системы чуждых современному человеку идей и представлений.
В культурном плане идолология подражает венецианским карнавалам, где маски и зрелища скрывают личности, создавая коллективный ритуал подчинения, лишающий людей агентности и требующий простого соучастия и содействия вместо веры.
Именно этот термин и определяет окончательную трансформацию России в идеократическое государство, в котором кремлевские маги кодифицируют идолологию, превращая Россию в отвергающую западный либерализм "государство-цивилизацию" со священным "цивилизационным кодом" состоящим из веры, истины и коллективизма. Это произошло потому, что при Путине государство-Кронос, претендующее на высшую легитимность, окончательно сожрало общество, его свободу, права личности, науку, веру и искусство, и свело граждан к простым поклонникам режима, тогда как на деле Кремль всего лишь присвоил модели идеологического контроля и индоктринации, принятые на вооружение в гитлеровской Германии, сталинском СССР, кимовской Корее и современном Иране.
Попробуем разобраться – как же это с нашей страной произошло.
Основы идолологии в различных сообществах
Мы находим корни современной идолологии в древних цивилизациях, где государства создавали идолов для объединения народов и закрепления собственного доминирования. Древний Египет обожествлял фараонов, а их статуи и гигантские пирамиды принуждали людей к верности и покорности, предвосхищая культы Гитлера, Сталина, Мао, Кимов и Путина. Саргон и другие правители Месопотамии объединяли божественную и светскую власть, требуя ритуального подчинения. Императорам Рима, начиная с Августа, поклонялись в храмах, что стало моделью для намного позже огосударствленных культов. Китайский "Небесный мандат" определял правителей в качестве космических посредников, что роднило их с царским самодержавием в России.
Дохристианский пантеон славянских племен включал множество идолов, таких как Перун, Хорс, Велес, Даждьбог, Мокошь, поклонение которым готовило почву для создания православных мифов и обрядов, густо замешанных на язычестве. Христианские императоры Византии оказали сильнейшее влияние на Киевскую Русь, где князь Владимир принял православие, чтобы объединить славянские племена, установив синкретический прецедент, много позже воплотившийся в Иване Грозном и последующих русских самодержцах, мечтающих стать вседержителями.
Адольф Гитлер превратил нацистскую Германию в государство, поклоняющееся самому фюреру словно языческому божеству, и ефрейтор был возвеличен как мессианский спаситель, а его образ был вездесущ в свастиках, приветствии, маршах, парадах, митингах и самой структуре языка, который потом пришлось денацифицировать. Германский фашизм как политическая религия смешал мифы тевтонского ордена с католичеством, и потребовал коллективного подчинения, а не веры, где истина приносилась в жертву расовым и воинственным идолам, а нацистские зрелища всего лишь маскировали моральный упадок, приписывали фанатизм людям, лишая их свободы воли, возводя смерть на войне в высшую доблесть.
Позднее такой же трюк проделал и Кремль. Эти глобальные модели государства были теологически осуждены, поскольку использовали идолов для подавления агентности, но именно они и предопределили идолологическую эволюцию сегодняшней России, комфортно расположившую себя в советском и досоветском имперском прошлом, переписанном и до неузнаваемости искаженном современными реверсивными политтехнологиями Кремля.
Реверсивная теология Кремля: от Завета к Указу
В Торе (Библии) Завет это диалог между Богом и народом, основанный на свободе, боли, совести, человеческих эмоциях. Сегодня Кремль вменил вместо Завета указ, вместо Синая навязал лубянский кабинет, на место Моисея водрузил усатого пресс-секретаря, а вместо откровения выдвинул нацистские нарративы. Это и есть реверсивная теология: литургия без смысла, служение без свободы, сакральность без истины, в которой Россия живёт в режиме анти-Завета, поскольку всё, что не входит в утвержденную форму, считается ересью. И в России опять возник культ, поскольку в его центр помещен не Бог, а идол, воздвигнутый не для христианского размышления, а с единственной функцией утверждения лжи. Именно поэтому реверсивность и реконструкция стали основой кремлевской всеядности и синкретизма.
Исторические корни: синкретизм советского и сакрального
Идолология в путинской России смешала советское наследие с православной символикой, и создала обожествляющую государство политическую религию, присвоившую эстетику нацистской Германии. Советские культы смерти Ленина-Сталина с их мавзолеем, "вечным огнем" и "парадами победы" при российском подполковнике, совсем как когда-то при немецком ефрейторе, слились воедино с православными иконами, водрузив идолов на место Творца. "Смерть Бога" Ницше и философов постмодернизма показывает, как государственная власть заполняет духовную пустоту, возникающую через лишение граждан самостоятельности, а "божественное государство" Гегеля, постулирующее его примат над религией, трансформируется в царскую ауру Путина, в то время как "геополитическое одиночество" Суркова представляет Россию во всем самодостаточной, вечно запасающейся "терпением, хлебом и оружием". И вся это галиматья замешана не на христианстве, а на язычестве.
"Гойда" и возвращение волхвов: язычество как политический ритуал
В сегодняшней России власть всё чаще говорит не голосом закона, а нутром дохристианского обряда, и это не фейклор, а скорее ритуал кремлевских авгуров над разъятым телом нации. Из-под земли, вместе с плохо выученной историей, поднимаются сугубо языческие формы: древнеславянские символы, княжеские гербы, культ предков, и боевые кличи, о которых забыли даже специалисты. На одном из пропагандистских концертов актёр и бывший священник Иван Охлобыстин выкрикивал в толпу: "Гойда!", и она в экстазе ревела ему в ответ, поскольку это уже не слово, а обряд, внедрённый в массовое сознание и удобный пароль к идолу, которым власть хочет заново окрестить и окрутить Русь. Но эта Русь – не древние Киев и Суздаль, а скорее фантазия о мифической племенной державе, где не нужно было ничего понимать, а следовало лишь истово служить царю. Поэтому современное российское язычество уж точно не возрождение духовности, а инсталляция удобной архаики, где жрец заменяет пророка, чернозём – священный текст, а идентичность строится не на совести, а на гуле костра.
Символы новых неоязыческих движений, возникших в последние два десятилетия, культ "русской земли", знаки дохристианской военной славы становятся и элементами культа идентичности без морали, и нового тоталитарного лексикона. Это никак не возвращение к традиции, а создание из костей утерянного смысла еще одного алтаря идолологии, поэтому язычество идеально подходит для кремлевского театра, в котором от народа требуется не понимание, а готовность кричать “Гойда” в нужный момент, и это не поиск корней, а перепрошивка идентичности – с христианской совестливости на коллективный боевой клич смерти новых опричников.
Интересно, что Умберто Эко описывал близкое к язычеству фашистское мифотворчество как стирание этических противоречий через подавление инакомыслия, что не случайно схоже с русским "цивилизационным кодом", в котором вера, коллективизм и воля людей якобы отвергает западный рационализм, и утверждает одномыслие, прославляя мифическое прошлое, и где Путин, как прямой наследник большевика-язычника Сталина якобы объединил общество посредством сфабрикованных нарративов, выхолащивающих теологию воскресения христианства, в том числе, через подмену смысла визуальностью и телевизионной пропагандой.
Византийская визуальность и русская фетишизация формы
Чтобы понять, почему современное российское государство так уверенно превращает себя в дорого-богато расписанный храм для идолов и отлично обходится без Бога, нам нужно вернуться к истокам православной визуальной культуры.
Византия, в отличие от иудаизма, ислама и протестантизма, легитимировала именно писаный образ. После победы над иконоборцами в IX веке, изображение стало не просто дозволенным, но и теологически необходимым, и икона представлена больше не как символ – она стала носителем самого присутствия. По определению VII Вселенского Собора (787): "честь, воздаваемая образу, восходит к первообразу". Это и есть корень сакральной фетишизации формы, в которой золото, свет, контур, лицо, архитектура, движение лика, градация пространства становятся не способом молиться, а самой молитвой.
Когда византийское понимание религии пришло на Русь, оно было воспринято не как компромисс между образом и духом, а как сам дух. На фоне слабой русской книжной традиции, неграмотного народа и абсолютной зависимости от визуального культа, образ превратился из иконы в догмат. Борис Успенский в "Семиотике и композиции русской иконы" писал: "В русской культуре зрительное всегда доминировало над текстом, образ над словом, золотой нимб над внутренним светом". С этого момента в России начинается целая линия, подломившая основную христианскую традицию и поставившая церковь на колени перед государством:
– Церковная вертикаль копирует дворцовую.
– Архитектура храмов работает как визуальная инструкция к подчинению.
– Всё, что дорого-богато оформлено, – воспринимается как истинное.
– Всё, что имеет масштаб, – как сакральное.
– Всё, что под золочёным куполом, – как неприкосновенное.
Русь не прошла протестантского очищения образа, здесь никогда не ставился вопрос – зачем изображать Бога, никогда не говорилось, что внутреннее важнее внешнего. Как раз наоборот: поповская ряса стала священнее учения, лик на иконе важнее совести, а божий храм превратился в артефакт духовной пустыни. И именно это стало архитектурной инструкцией для будущей империи, которая строилась не на смысле, а на церковной росписи.
Иван Грозный не отменил иконы – он сделал себя иконой, аналогично и Пётр I не отменил обряд – он просто перенёс его в военный устав, а Николай I не отменил Собор – он просто приказал построить его во фрунт с рапортом. Так сформировалось то, что философ Александр Щипков называет "символическим государством" – власть, которая управляет через символы, а не через аргументы, и поскольку народ воспитан на византийском фетише изображения, он психологически готов к подчинению образу, и всё это им воспринимается не как временное, а как вечное.
Отсюда понятна важность для Кремля телевидения, формирующего и закрепляющего нужное понимание именно через власть изображения. В постсоветской России эта визуальная вертикаль просто продолжена и гипертрофирована вот таким образом:
– На месте Храма – Зал Славы.
– На месте икон – Путин и его "апостолы", Шойгу, Патрушев, Ковальчуки, Белоусов и прочие.
– На месте хоругви – флаг на дроне.
– На месте фрески – баннер в метро, или мурал на обветшалом доме.
– На месте свечи – QR-код на стене школы.
Поэтому логично, что на месте души россиянина оказался телевизор. Народ ведь давно не спрашивает: "где Бог?", он спрашивал: "как это выглядит?" и получает ответ, как пулю в лицо – "Не высовывайся". Вот так и привилась в России идолология, в основе которой служение форме, и в ней всё священно, кроме смысла, а из служения форме и появилось смертославие.
Смертославие: превращение православия в идолопоклонство
Смертославие РПЦ извращает воскресение, превращая его в культ смерти и государственной власти, где лики Творца и святых на иконах смешиваются с милитаристскими символами, а поповские литургии освящают вторжение в Украину как божественную волю, прямо как в Германии времен бесноватого фюрера. Современник-соплеменник, и деятельный соучастник Патриарх Кирилл окончательно предал призыв Евангелия к поиску истины. Ведь верно же то, что смертославие, этот каббалистический сосуд без света, требует соучастия и повторения, а не веры.
"Банальность зла" Ханны Арендт отражает такой же моральный упадок в Германии при нацистах, и логично что ось "веры и духовности" прославляет служение, а не житейский комфорт, почитая героев войны как мучеников и клеймя инакомыслие как ересь, но ведь это все – лишь опустошенная вера, переплетенная с путинским идолопоклонством, которая превращает православие в пропаганду, возводя смерть на престол, сколоченный над жизнью. "Скрепология" усиливает это, фрагментируя смыслы, чтобы подавить вопросы о пути России, обеспечивая лояльность режиму и идолологии, прославляющих войну. Напомним, что в Торе нет института исповеди как посредничества, потому что Творец изначально Всезнающий, а покаяние это диалог и долг, а не милицейский протокол.
Но в России и исповедь удивительным образом превратилась в механизм подавления и контроля. Вначале был Синодальный указ Петра I, который обязывал священников доносить, и позже – это стало нормой: исповедь стала сбором данных, что сегодня поручено ФСБ, исповедь наполняет доносами СОРМ, а значит стала частью идеологической литургии. Человек признаётся не Богу, а системе, в которой священник это простой регистратор, а милость лишь самоосвидетельствование. Ведь ты не очищаешься, а встраиваешься, не каешься, а становишься кремлепригодным, ты не ищешь искренности, а демонстрируешь лояльность. Поэтому исповедь как встреча и милость исчезли, превратившись в сигнал, ритуал, отчётность и... часть системы слежения и подавления инакомыслия, этих скреп власти ФСБ.
Идолы рынка и крах смыслов
Один из самых точных диагнозов идолологии был поставлен не теологом, а бывшим председателем Верховного Совета Русланом И. Хасбулатовым в статье "Идолы и идолопоклонники: крах либертаризма". Хасбулатов мыслит резко и выпукло, он видит идола не в одном человеке, а в самой системе разрушенного смысла. Хасбулатов писал, что либеральная революция в России 1990-х была не освобождением, а переносом алтаря с коммунистических фресок на иконы фондового рынка, доллара и потребления, на формулу "бабло побеждает зло". Но это были те же идолы, только сменившие одежду, их языком стало "инвестирование в свободу", их священниками – "реформаторы", их культом – обогащение через разрушение. "Идолы потребления вытеснили ценности солидарности. Идолы власти – ценности закона. А идолы личного успеха – саму идею справедливости", – пишет он. По Хасбулатову, это не просто экономическая деградация, а разрыв культурного контракта: общество лишилось будущего, в которое оно может верить, ведь когда исчезает подлинный смысл, на его место встает пластиковый идол – сначала в виде рекламы, потом в виде вождя, что в точности и получилось в московском метро.
То, что мы сегодня наблюдаем в России – не обратный путь к советскому, а прямая эволюция постлиберального культа, где мёртвые ценности сменяются мёртвыми символами, а человек, потеряв надежду на смысл, соглашается на идола, обещающего защиту от пустоты. В этом заслуга Хасбулатова: он описал, как именно идеология рынка, лишённая ограничений, не просто не спасла Россию, а подготовила почву для возвращения самого страшного идола – "тени" сильной руки с пустыми глазами, возведенной на трон службой, но не церковной, а Федеральной.
Тень на троне, или как власть ФСБ превратила Путина в идола
Карл Юнг называл "тенью" всё, что человек вытесняет, отвергает, скрывает – и что, не будучи осмысленным, возвращается к нам в виде кошмара. Травма распада СССР, коллапс идентичности 90-х, отсутствие покаяния за сталинизм, за доносы, за пустые выплаканные глаза в очередях и во "Дворцах пионеров" – всё это не было проговорено и изжито, а значит, не было "отпущено", и вот почему это все вернулось. Ведь Путин стал не лидером, а проекцией "тени" – массовой, коллективной, глубинной, высветил "вытесненное" не как мучение, а якобы как стабильность, не как агрессор – а якобы как защитник, не как палач – а якобы как собиратель распавшихся смыслов и... утраченных земель.
Юнг писал: "Когда исчезает личная связь с трансцендентным, возникает потребность проецировать Бога на лидера". Так все и произошло, и Россия проецирует на Путина не желание величия, а отчаянную нужду в чем-то большем, чем хаос, и он стал не символом света, а тотемом против дальнейшего распада. Но идол "тени" не ведёт вверх, он постоянно требует жертву, и получает её ежедневно, и "тень" по Юнгу – не просто зло, а часть нас самих, которую мы не хотим признать, и когда мы её ставим на трон, мы делаем её законом, не обсуждаем, не исправляем, а просто делаем обязательной. Именно в этом суть путинизма как формы коллективного "вытеснения": не преступность режима, а его сакрализация как нежелание иметь дело с самим собой. Путин – "тень", которой разрешили говорить от имени нации, и теперь она не просто вещает – она составляет устав, диктует форму любви, ведёт парад, но в ней нет будущего, а есть только повторение, и потому её ритуалы так похожи друг на друга: один и тот же гроб, одна и та же речь, один и тот же голос. Потому что "тень" не созидает, а только возвращает – туда, где ты уже был и где ты себя не помнил. Путин, эта главная "тень" и главный идол России, заставил поклоняться себе через баннеры, СМИ, псевдоиконы и псевдосимволы, что давно лишило народ агентности: этот идол "с глазами, которые видят только флаг" и он требует только подчинения, соучастия, но не веры.
Концепция харизматической власти Макса Вебера хорошо объясняет знаменитую загадочность Путина, лишающего через безудержное насилие свободы и жизни его критиков, поскольку сама критика лишена всякого смысла. Как когда-то в императорском Риме, культ Путина модернизируется и модерируется посредством иррационального насыщения жизни людей его образом, физическим присутствием и отсутствием, его делами и словами, или же отсутствием таковых, просто сегодня это делает медиа, второй Бог. Сакрализация государственной власти назначила Путина "арбитром всея Руси", где несогласным, таким как Скобов, Горинов, Немцов, Навальный, Ходорковский грозит тюрьма, изгнание, забвение или смерть. "Геополитическое одиночество" России это усиливает, представляя Путина единственным спасителем страны, привязывая граждан к бездушному режиму полых людей, прямо по Т.С. Элиоту, где лояльность укрепляет манипуляции и контроль, преобладая над моралью.
Между тем, именно Путин олицетворяет безраздельную власть ФСБ, которая, в свою очередь, является как почитаемым идолом, так и безжалостным надзирателем над обществом, и возвышается по воле Кремля, и именно ее всемогущество заставляет замолчать любого, кто бросает вызов иконизированному образу Путина или прославлению его войны. Подобно венецианской карнавальной маске, всевластие ФСБ скрывает правду, заставляет людей верить в ложь и молча хранить верность государственным мифам, и она в качестве идола требует никак не меньше, чем благоговения, а в качестве эффективного надзирателя и доктора предписывает идолологию россиянам как фирменный лубянский рецепт, подавляя свободную мысль, с целью еще сильнее привязать людей к созданным Кремлем анти-божествам, важнейшим из которых является война.
Война как священный идол: господство милитаризма
Идолология возводит войну в ранг священного идола, ставшего важнее Господа (перефразируя Джона Леннона), а вторжение в Украину представляет как крестовый поход русских против "укрофашизма". Солдаты-мученики, поглощенные инверсией обязательного воскрешения смертославия, государственные ритуал-парады, нелепые мемориалы – все они навязывают поклонение милитаризму, где идолы "имеют уши, но слышат только приказы". И если дихотомия "друг-враг" Карла Шмитта определяет идентичность через конфликт, то идол "патриотизма" оправдывает агрессию (конфликт) защитой ценностей, а идентичность кремлевского режима маскирует завоеваниями, в то время как скрепность фрагментирует нарративы, гарантируя сохранение святости войны, несмотря на погибших в Украине миллион россиян.
Теологически идол войны бросает вызов христианской этике мира, заменяя жертву Христа кровопролитием, и увековечивает конформизм в государстве, где все несогласные маркированы предателями, а сама война стала показухой и парадом, и служит исключительно имперским амбициям Путина. Советский парад был придуман как секулярный пасхальный крестный ход, и он с готовностью вписался в новый российский культ, сверстанный из исковерканных народных традиций, религии и лубочно-лубянского прошлого. Конституция, процедуры демократия, как и история, были переписаны несколько раз и превратилась в новое каноническое писание, не имеющее ничего общего с изначальным тексом и замыслом. Уже ведь написано и "Евангелие от Соловьёва", где он объявлен в прямом эфире телемессией, и издан "Апокалипсис от Владимира", где вместо Откровения Иоанна в прайм-тайм звучит проповедь о преимуществах войны. Для общества, потерявшего живого Бога, даже такая пародия может стать литургией пустоты, и в ней балаган выдаёт себя за храм, а телеэкран – за истину. Спецпропагандист не только становится идолом, но и получает в награду и кучу бабла, и телеканал своего имени, и методичку для дальнейшей работы над правильным восприятием несчастных ширнармасс.
Война Путина при этом не создала ничего нового, а просто достала старую ризу и одела её на труп, и так вот и появился новый культ мёртвых солдат, "новых имен", превращённых в иконы, новых воскрешений из гробов прямо на улицах: муралы, доски, шествия... При этом в семьи государство возвращает удобные ему останки – мёртвые тела в цинковых гробах, лишённые голоса, и освящённые образы вымышленных героев, падших на войне, которых нельзя критиковать, и которые ни в чем не сомневаются уже в силу того, что они давно и надежно убиты, и значит, лишены человеческого духа.
Уничтожение агентности и вытеснение человеческого духа
Идолология стерла агентность, свела граждан к поклонникам государственных идолов, а наука, искусство и вера кафкиански преобразовались, не оставив места для мысли, как это видно в контролируемых Кремлем СМИ и в самом смертославии. Дисциплинарная власть Мишеля Фуко описывает именно этот тип конформизма: "коллективизм", "МЫ" и "НАШИ", укорененные в "осажденном" этосе, противостоят сильнейшему за 200 лет демографическому спаду и инакомыслию, но подавляют индивидуальность, тогда как государство претендует даже на загробную жизнь, обещая бессмертие через лояльность, согласно "Атомному православию" Егора Холмогорова, хотя теологически это опять же нарушает запрет на поклонение идолам. В довершении ко всему "Нооскоп" кремлевского сановника Вайно фрагментирует людскую память, обеспечивая амнезийное принятие неудач, превращая Россию в "территорию, управляемую идолами", где духовное существование постоянно подменяется и опустошается, как и вся поднадзорная кремлевским территория.
Пустая территория, занятая симулякрами или государство как иконописец: разметка пространства
Жан Бодрийяр называл современность миром, где символы утратили связь с тем, что они должны были обозначать. Россия сегодня – методичка и учебник этого состояния, и именно здесь:
– Церковь – есть, но Бога в ней нет.
– Крест – есть, но он не про жертву, а про присягу.
– Алтарь – остался, но на нём лежит только георгиевская ленточка.
– Лик – есть, но не глядит.
– Песнопение – звучит, но без молитвы.
– Молитва – допускается, но адресована исключительно государству.
А ведь все это будет пострашнее советского безбожия, вот это символическое насилие, при власти которого все обязаны играть, будто бы всё важнейшее уже есть, как будто в России есть и Спаситель, и Христос. Сегодняшнее российское государство не нуждается в смысловом аргументе – оно только рисует: подъезды с фресками героев, школы с ликами "наших", автобусы с хоругвями флагов, парламенты с православными молебнами. Это уже не агитация, а тотальная роспись "русского мира", в которую невозможно не попасть. И ты живёшь словно в храме без Бога, движешься внутри убаюкивающей твой мозг литургии, которую, впрочем, никто не выбирал, и не идёшь на церковную службу, а словно в ней постоянно находишься. И поэтому Россия не страна, а искусственный ИДОЛОстас, капище, возведенное из символов и симулякров. Но именно в этом пространстве и может возникнуть сопротивление, и именно сопротивление и есть кащеева игла Кремля.
Противодействие идолологии: возвращение истины и веры
Чтобы сломать власть идолологии требуется сопротивление, способное, прежде всего, вернуть в Россию истину и веру. Иудео-христианский посыл разрушить храмы язычества и идолопоклонства призывает к демонтажу кремлевских алтарей и свержению ложных богов – пропаганды, смертоубийства, военных культов и современной московско-питерской распутинщины и эзотерики, процветающих на любви к нефти, а не к Господу, и на истовом служении господрядам и откатам.
И получается, что кремлевский "цивилизационный код" это просто скрепа, воткнутая в каждый мозг, а не идеология, служащая путинскому самодержавию, которое уничтожает будущее России. Ведь есть европейские прецеденты успешного протеста, например польская "Солидарность", которая на практике превратила слово в оружие, а веру в действие.
Поэтому мы убеждены, что возрождение подлинного православного христианства и хотя бы остатков разума потребует широко поощряемого инакомыслия, изгнания идолов и слома имперской матрицы существования русской территории. Следовательно, только разбив своих идолов словно Авраам, Россия сможет вырваться из огня кремлевской крепости, восстановить духовное существование, где будут процветать религия и человечность, а не путинские идолы и дезинформационные пустозвоны, доказывающие, что весь мир это только жизненное пространство, созданное Творцом исключительно для русских.
"Русский мир", сделанный по образу идола
Когда "кремлевский идол" надежно утвердил свое место в самом центре русского мира и заменил собой душу и плоть – всё остальное немедленно приняло его форму. Клич Шамана (какова кликуха идола!) "Я русский" стал литургией, сам язык – формулой, тело – носителем формы, а сам человек стал лишь функцией, удобной Кремлю. Вот так и появилась новая форма привычного, домашнего нацизма путинских – с эстетикой Штирлица, а не Эйхмана, но с другим идолом – не палача, а Спасителя. Это уже не общество, а закатанная в асфальт икона, на которой каждый играет предписанную роль: ты не говоришь, а повторяешь, не чувствуешь, а исполняешь, и ты не ищешь, а механически участвуешь в этом новом "факельном шествии", параде или "крестном ходе", кому как больше нравится. И в этой России у кремлевских стен есть глаза, но они не видят, у путинской власти есть уши, но они не слышат, у гундяевских икон есть лик, но он не благословляет. Поэтому Кремль давно заменил христианский страх невозможности спастись на выплаты 30 серебрянников "гробовых" и белые "Лады", превратив обещание загробной жизни в прославление смерти. И поэтому не достанется русскому народу ни свободы, ни мира, и останется ему одна сплошная вина и война, и одна простая роль – никогда не быть самим собой, и он должен будет постоянно готовиться к смерти на этой войне как естественному и единственно экономически оправданному проявлению агентности.
Но народ похоже не против, и истово поддерживает войны словно СВОи бесконечные скитания по пустыне "русского мира", не находя своего Моисея, а только все время натыкаясь на Ивана Грозного, Сталина или Путина, и каждый раз их робко вопрошая – надо ли приносить с собой веревку для повешенья, или можно обойтись куском хозяйственного мыла из дома, навсегда захваченного кремлевскими идолами.
